Святой подвох альтруизма: в казанском театре им.Качалова прошла премьера спектакля «Чудо святого Антония»

Фото: пресс-служба театра им.Качалова

В малом зале Казанского академического русского большого драмтеатра им. Качалова прошла премьера спектакля «Чудо святого Антония» по пьесе М.Метерлинка. Расхождения «сатирической легенды» классика с комедией по ее «мотивам» весьма существенны, потому даже зрителю, знакомому с пьесой, ее новое прочтение не даст скучать.

УСЕКНОВЕНИЕ МЕТЕРЛИНКА

Комедия начинается с входа в зал, где до пролога зритель, за отсутствием занавеса, прикован взглядом к доминанте – массивному закрытому гробу, как вскоре выяснится, еще и обитаемому.

Теснота зала, отсутствие сцены как таковой и статичность декорации указывают, что и в прихожую, с которой начинается действие у Метерлинка, нас не пустят. Все, включая чудесное воскрешение усопшей было Гортензии (Антонина Иванова) и арест ее странного спасителя (Марат Голубев), случится во дворе.

Однако художник-постановщик Александр Патраков выстроил декорацию так, что и в тесном зале возникает пространство, позволяющее актерам не только входить-выходить на улицу и в дом, но и совершать давно ставшие фишкой качаловцев вокально-хореографичекие коллективные проходы, призванные напомнить зрителю, что он в театре, и перед ним не жизнь, а лишь ее представление.

Наряду с редактурой пространственно-сценической, классик подвергся и текстовой правке. Введен, и весьма органично, новый персонаж Неизвестного (Павел Лазарев), с внешностью Метерлинка и функционалом не то Оле-Лукойе, не то Волшебника из «Обыкновенного чуда». В диалогах режиссер творчески перетасовал текст по персонажам и отсек «лишнюю», по его видению, социальную сатиру, обличающую буржуазные нравы.

– Я убрал многое из сатирического, – пояснил режиссер Илья Александрович Славутский, – очень много было посвящено социальному неравенству: время (написания пьесы) было другое, и проблемы немного другие. Убрал и личное отношение автора к институту церкви. Так история стала более чистой и ясной.

Для режиссера наследники Гортензии – благополучная, большая семья, нормальные буржуа, а не беспринципные негодяи. Умерла тетушка, и они уже решили, куда пустят свои доли наследства: что купят, в какие предприятия вложат, как дом перестроят. А тут явился проходимец и все испортил. Не то чтобы они не рады воскрешению тетушки, просто не готовы к столь неожиданному и противоречащему законам природы событию. Отсюда и все изменения в пьесе, которую Илья Славутский характеризует как интеллектуальную притчу, некое намерение, размышление, где бытовой логики не существует. Потому, чтобы зритель ее увидел и сопереживал происходящему, режиссеру требуется «выстроить» свою правду. Насколько удалось – судить зрителю.

УМЕРЛА, ТАК УМЕРЛА?

В сюжете, рафинированном от классовых «терок», логичен и хеппи-энд, в отличие от оригинала. Антония не уводят под дождь в наручниках, наспех обув в старые башмаки сердобольной служанки и прикрыв ею же предложенным зонтом. Он чинно громоздится на багажник велосипеда Неизвестного и уезжает к своей теплой постели в доме умалишенных… А может, и на свободу, лишь «подыграв» легенде своего спасителя.

Ох, непрост этот Антоний, с первого появления напоминая скорее Шульца, гениально сыгранного Игорем Ильинским в комедии «Праздник святого Йоргена», или кота Базилио Ролана Быкова из «Приключений Буратино», нежели босого и в лохмотьях праведника из пьесы. Нимб под его цилиндром разглядеть мудрено. Хотя чудо воскрешения он совершает весьма убедительно и в какой-то момент даже вполне натурально воспаряет.

Воскрешенной Гортензии, тоже в пику Метерлинку, если что и грозит, так переедание: ни умирать повторно, ни лишаться дара речи она не намерена, а, едва восстав, предается чревоугодию. Аппетит и жизнелюбие экс-усопшая являет столь живо, что невольно находишь мотивацию – пролежи-ка без движения в душном гробовом реквизите 20 минут действия, пока прочие поют, устриц, заливное из омаров да форель под соусом Шуберт вкушают, так по воскресении и настоящего, а не бутафорского шампанского затребуешь. И цыган с медведями…

- Это было бы неправильно, – пояснил режиссер после спектакля, – Если бы Гортензия после ухода Антония умерла (как в пьесе): какой же он тогда чудотворец и волшебник, если чуда не происходит?

Служанку Вирджинию (Миляуша Ахматова) он, из чувства социальной справедливости, втрое омолодил и приодел не хуже господ – в приличном доме и прислуга должна быть на уровне, не доработал Метерлинк, а текста убавил.

Притча – жанр для режиссерских трактовок благодатный. Пьесу за 120 лет ставили неоднократно, всяк на свой лад и всегда под недовольный гул критиков. Видимо, недостаточно глубоко перерабатывали Мейерхольд и Вахтангов авторский текст. И шел зритель не за ними, а за Метерлинком. А у зрителя, при такой свободе, да коль воображением не обделен, и собственные ассоциации возможны, вплоть до аллегорий.

– Это одна из первых в мировой драматургии не бытовых пьес, поворотная. Мне она показалось созвучной моим мыслям – настоящее настолько погружено в ложь, цинизм и бездушие, что человеку очень сложно поверить даже в бескорыстное добро, не то что в чудо, – характеризует современность режиссер. – И это каждому в зале очень понятно, находит отклик…

КЛАССИФИКАЦИЯ ЧУДА

– Ну как реагировать, – вопрошает режиссер, – если приходит человек и говорит: я хочу вам помочь? Никто не верит, что это бескорыстно, без подвоха. Люди гадают, что ему нужно, ищут обман. Перекликается с восприятием того, что делаем мы: режиссеры ставят спектакли, художники рисуют картины, скульпторы ваяют… А зачем? Низачем. Творцы так живут, так дышат, им так Господь указал. Главный подвох в том, что его нет. Но человек-творец, который лезет со своими чудесами или идеями, всех сегодня только раздражает и всем мешает, потому что ломает привычный уклад. Причину неверия режиссер видит в состоянии постправды, в котором очутилось общество.

- Сейчас вообще страшная ситуация, когда подделать можно все: фото, лицо, голос, высказывание… Все превратилось в фейки, различающиеся лишь масштабом подделки и уровнем мастерства. Понять, что реально происходит невозможно. Один и тот же человек, вчера говоривший «черное», сегодня столь же убедительно говорит «белое». И страшно, что нам это видится нормальным, – констатирует Илья Славутский.

Но отказавшись от сатиры Метерлинка на буржуазную мораль, очистив пьесу от «классовых противоречий», режиссер лишает себя возможности ответить на вопрос, как вернуть человеку веру в чудо, в бескорыстное добро, если даже дети в это уже не верят?

– Мы потратили полтора часа спектакля на то, чтобы вы задали себе этот вопрос. Ответа на него я не знаю, – признается Славутский. – В мире, в обществе, в сознании должно произойти какое-то большое «обнуление», которое вернет нас к нашим природным, «заводским» настройкам. Потому что прогресс, видимо, почему-то способствует обратному. Сегодня несколько кликов, и искусственный интеллект сам нарисует за тебя картиночку. Я пробовал: сначала интересно, потом скучно и даже страшно – ведь так можно что угодно имитировать… Но чудо все же происходит, если человек плачет в зрительном зале, над книгой или у картины – это чудо таланта автора, актера, художника. Для меня до слез картины Босха: как человек полтысячелетия назад придумал такие нетривиальные образы – фантастические, жуткие и с юмором. Талантливые произведения способны заставить человека верить в чудо.

С этим сложно не согласиться. И низкий поклон режиссеру за сам факт возвращения пьесы в театральный оборот. А уж какой ее «увидит» зритель – персональное дело каждого зрителя.

Владимир МАТЫЛИЦКИЙ